— К чему ты клонишь?

— Да так, рассуждаю. Прослеживается интересная схема злых сил: и Баба Яга, и ее братья, и Змей Горыныч — олицетворение зла в русском фольклоре, все они трехглавые монстры. Понимаешь?

— Не понимаю. Ну и что?

— Я и сам пока толком не понимаю. Только уж очень подозрительно, что зло — трехлико. Кстати, и Соловей-разбойник здесь не одинок, с сыновьями своими тоже троицу образует.

— Не вижу связи. Троица бывает и добрая, положительная. Спи, утро вечера мудренее, я пока покараулю.

Такэда затих.

Оба уснули почти тотчас же и не заметили, как из-под пня неподалеку вылез маленький человечек, заросший шерстью по глаза, величиной с два кулака, и утащил их узелок с едой.

Наутро первым спохватился Такэда. Причина пропажи выяснилась тут же: из-под пня, в небольшой норе торчал край платка, в который были завернуты пироги. Никита вытащил платок, нагнулся и проговорил в нору:

— Вылезай, не то заколдую.

С минуту было тихо, потом послышался шорох, и перед глазами удивленных путников предстала маленькая, лысая, опушенная серо-седым пухом головка с глазами-бусинками, широким — до ушей — носом, с бородой и усами, скрывающими рот.

— Лопни мои глаза — гном! — тихонько прошептал Такэда.

— Вылезай, вылезай, — отступил на шаг Сухов.

— А колдовать не будешь? — неожиданно хриплым басом спросил кроха.

— Не буду, — засмеялся Никита. Сел на мох напротив пня, поджав ноги. — Кто будешь-то?

— Лесовик я, Жива. — Гном выполз наружу, похожий на постаревшего и поседевшего мохнатого Чебурашку.

Путешественники переглянулись.

— Жива, говоришь? А тот Жива, что у Ягойой ютится, не родственник тебе?

— Брательник старшой.

Такэда фыркнул:

— По-моему, они все тут в родстве, хаббардианцы замаскированные.

— Не-е, — застеснялся лесовик, — не хабдерьянцы мы, лес бережем, чистим, расколдовываем.

— Как это?

Человечек наставил ручонку на мухомор, выглядывавший из-под мха на краю полянки, и тот вдруг лопнул бурым облачком дыма. Запахло горелым.

— Нежить-ухо, — пояснил лесовик. — Землю ест и рямит.

— Заболачивает, — шепнул лингвер. — От слова рям — болото с порослью.

— Не наше оно, — продолжал Жива, — гиблое, все время пищит, и струнит, и бухает, жить не дает.

— Струнит? — Такэда посмотрел на Сухова. — Не слишком вразумительно.

— Эта «нежить-ухо» связана с Чертовым Кладбищем, — нахмурился Никита. — Видимо, рождена демонической радиацией. По сути — подслушивающее устройство демонов и одновременно эффектор, разъедающий трехмерность. Вот почему здесь так много болот. А лесовики с ними борются, в меру своих сил, конечно. Интересно, кто их оставил и как давно? И много вас, Жив-то? — обратился танцор к лесовику.

— Не-е, — сожалеюще ответил старичок, — совсем мало осталось, дюжины две на Порубежье. Померли все, старые, а юноты нету.

— Кто же вы, откуда взялись?

Лесовик вздохнул совсем по-человечески, провел ладошкой по лысине.

— Забытые мы, никому не нужные…

— «Мы — забытые следы чьей-то глубины», — негромко продекламировал Такэда. — Есть у Блока такие строки: «Зачумленный сон воды, ржавчина волны. Мы — забытые следы чьей-то глубины». Да-а, повеселилась здесь свита Люцифера, много зла оставила в наследство Руси. Видно, и маг, к которому нас направили, не справляется. Вовремя ты здесь появился, Посланник.

— Ась? — подался вперед лесовичок, подставив к уху ладошку. — Не ослышался я, часом? Ты Посланник будешь?

— Он самый, — подтвердил Толя.

— Ой, радость-то какая! — Старичок вдруг заплакал и засмеялся одновременно, клубком прокатился по земле, не шевельнув ни одной травинки, и скрылся в своей норе.

— Вот не чаял дожить, — донеслось оттуда, и все стихло.

— Псих, — сказал Такэда, встретив взгляд Сухова. — И ворюга.

— Не обижай маленьких, — покачал головой тот. — Они слишком долго ждали перемен, не в силах совладать с деструкцией пространства собственноручно.

— Все равно он невоспитанный. Хотя лично мне симпатичен. Что теперь есть будем?

Из норы доносились скрипы, шуршание и пыхтение, и на свет появился Жива задом наперед. Он тащил какую-то белую с зеленой полосой и черным клеймом «НЗ» коробку. Глянул снизу вверх на застывших в столбняке землян.

— Вот, возьмите, пригодится небось.

— Лопни мои глаза! — просипел Такэда. — Это же блок НЗ! Точно такой же, что дал нам Истуутука. Где ты его взял, воришка?

— Нашел, — хихикнул старичок. — До вас тут гости шастали, что-то искали, голые, как моя лысина, только кожа голубая. Но добрые, сами вот дали. — Жива взмахнул руками и исчез, добавив из норы на прощание:

— Вот обрадуется… Еет.

— Что еще за «еет»?

— Яросвет, — догадался Никита. — И Ягойой послала нас к нему. Что ж, будем искать Яросвета. А пока неплохо бы все-таки вооружиться. Это хорошо, что у нас есть помощники, но не дремлют и враги. Чувствую их приближение, но где они, кто и сколько — разобрать не могу.

— Так колдани, чтобы мы оказались в столице, или свяжись с этим Яросветом телепатически.

— Ты мне это уже предлагал, а я уже пробовал. Не выходит. Весть не включается, канал закрыт. Поэтому и надо вооружаться, пока Путь Меча не закончится.

Выбрав направление, они зашагали с холма вниз, чтобы взобраться на более высокий холм в километре от них. И застыли, глядя на развернувшийся ландшафт.

Перед ними простиралось вспаханное давними катаклизмами поле — шрам на шраме, заросшее серо-зеленой травой и лишайником, уродливыми кустиками краснотала без листвы и карликовыми, в рост ребенка, деревцами с плоскими черно-зелеными кронами. Но главным, что приковывало взгляд, было каменное войско, застывшее в поле. Войско — огромный отряд из тысяч всадников и пеших воинов — стояло здесь давно, воины успели погрузиться в землю, кто по грудь, кто по шею, но все они не были людьми, в том числе и всадники, чьи «лошади» лишь отдаленно напоминали земных лошадей. Рост их говорил сам за себя: даже торчащие из земли и скал головы превосходили по высоте человека.

— Мать честная! — воскликнул Никита. — Кто же это их так?!

— Василиск, — предположил Такэда, не зная, как близок к истине в своих предположениях. — По земным поверьям, люди под его взглядом каменели.